В конце 1980-х у поступавших в МГУ студентов на собеседовании могли спросить: "Где находится Государственный музей изобразительных искусств (ГМИИ) имени Пушкина?" Если абитуриент говорил, что не знает, или "путался в показаниях", его могли не допустить к вступительным экзаменам. Это был один из тех периодически повторяющихся моментов в нашей истории, когда страна истово верила в чудодейственную силу искусства и образования.
Была ли эта вера оправданной? Скептик скажет, что нет: наступивший вскоре после прошедших в здании на Волхонке сенсационных выставок Сальвадора Дали и Марка Шагала всесоюзный экономический кризис на некоторое время рассеял даже очереди в Пушкинский музей, заставив и самых стойких ценителей прекрасного погрузиться в заботы о хлебе насущном.
Да и теперь по-прежнему нищенские зарплаты музейных работников и сужение художественного кругозора среднего россиянина вроде бы не подтверждают несколько затасканную фразу Достоевского насчет красоты, которая спасет мир. Но не будем торопиться с выводами.
История того же ГМИИ имени Пушкина, которому в эти дни исполняется 100 лет, напоминает: воздействие искусства на общество - дело страшно медленное, инерционное, но неостановимое и неистребимое. "Отдача" от искусства не так быстра и очевидна, как отдача от скачков в политике или экономике, но она долговременнее и глубже.
Эстетическая революция против политической
Вглядываясь в события, апогеем которых стало открытие в Москве в 1912 году музея изящных искусств имени Александра Третьего (будущего ГМИИ), понимаешь: тогда, незадолго до октябрьского переворота 1917 года, в России произошла эстетическая революция.
Андрей Белый, Маяковский, "мирискусники", Дягилев, основатель музея-юбиляра Иван Цветаев с его великой дочерью Мариной Цветаевой - все это были, вне зависимости от политических убеждений, великие эстетические революционеры.
Произошедший в 1917-1921 годах политический переворот совпал со временем, когда эстетическая революция была уже на излете (наиболее прорывные произведения и проекты, включая цветаевский музей, появились в 1908-1913 гг.), он ей не помог, а помешал.
Но ни Ленин, ни Сталин с их на самом деле мещанскими взглядами на искусство ("сегодня лучше, чем вчера", "в доступных формах" - на самом деле вполне мелкобуржуазная эстетика) - так вот, ни Ленин, ни Сталин, ни Хрущев с Брежневым не могли засунуть обратно в бутылку вольного русского джинна, который вырвался из нее в начале века.
Даже когда Сталин в 1948 году объявил о ненужности музея современного западного искусства в СССР, когда дух серебряного века, казалось, был похоронен навсегда, "очаги сопротивления" той эстетической революции все равно теплились.
Иначе почему бы в 1946 году люди вдруг взяли, да и устроили триумфальный творческий вечер Анне Ахматовой - поэту, которого почти не печатали 25 лет (Сталин по этому поводу удивлялся: "Кто организовал вставание?!"). Значит, кто-то хранил старые книги, рукописи, читал их, передавал детям и знакомым.
Таким же образом и сотрудники ГМИИ сохранили работы западных авангардистов, отправленные на склад в 1948 году за ненадобностью. Эстетическая революция обошла политическую так же, как бегун на дальние дистанции в конце концов обходит спринтера: труды тт. Жданова и Александрова с окончанием расстрелов забыли, а Ахматову читают, да и в музей Пушкина очереди выстаивают.
Когда копия лучше подлинника
Почему эстетическая революция оказалась долговечнее политической? Наверное, потому, что, в отличие от эксперимента Ленина и Троцкого, она оказалась действительно всемирной. И ставила себе задачу победить не в одной отдельно взятой стране или на одной отдельно взятой элитной даче, а во всем мире.
И не боялась та революция ни у кого учиться, сохраняя при этом, однако, и национальное достоинство. "Хочу построить русский Альбертинум",- писал Иван Цветаев о своих планах во время отделки здания музея, затянувшейся с 1902 по 1912 год.
Да, основу коллекции составили копии и слепки с древнегреческих и древнеримских оригиналов. Подлинников почти не было. Ну и что? Музей и строился как учебная площадка для студентов Московского университета, а также для художников и любителей искусства, как раз в те времена составивших уникальное сообщество на Волхонке и в ее окрестностях. За долгие годы эти копии стали для нас родными, намоленными, как иконы в церкви.
Было и еще одно преимущество у эстетической революции начала века. Она не отрекалась от прошлого, никому не мстила. Музей почти исключительно ЗАПАДНЫХ изящных искусств был открыт к 100-й годовщине вторжения Наполеона в Россию (когда против нас объединилась почти вся остальная Европа).
Но к чести императорской России надо сказать: она не мстила поверженным врагам. Вскоре после 1812 года в Россию вернулись французские балетмейстеры, создавшие на петербургских подмостках будущий уникальный ballet russe. Александрийский столп в Петербурге заказали в 1830-е годы французскому архитектору - и он справился с задачей.
А к столетию "грозы двенадцатого года" построили музей, в котором русские люди будут еще сто лет знакомиться с творчеством французов - от скульптур средневекового Шартрского собора до работ Коко Шанель.
Тихая победа Цветаевых
…Фотография открытия музея в 1912 году сегодня сама выглядит как ожившая сказка. Вот стоит император Николай Второй с супругой и дочерьми, вытягиваются в струнку генералы и казаки-охранники. Рядом с государем стоит свершивший дело своей жизни Иван Владимирович Цветаев в парадном мундире попечителя, а взгляд ищет в толпе фигуру его девятнадцатилетней дочери: известно, что Марина Цветаева присутствовала на открытии.
Впоследствии, вернувшись из эмиграции в Москву, в начале 1940-х она горько корила родной город за то, что он не нашел даже угла для дочери человека, создавшего самый роскошный в столице музей. Да и сам музей в 1937 году, когда страна массово отмечала годовщину смерти (!) Пушкина, был назван не в честь своего создателя, а в честь великого, но не имевшего к музею отношения поэта.
И все-таки в главном Иван Цветаев и его дочь победили. Начатая ими эстетическая революция на протяжении XX века несколько раз возвращалась новыми духовными подъемами. Словно волна от могучего корабля, что, ударившись о берег, возвращается с новой силой.
Директор музея Ирина Александровна Антонова стала настоящим хранителем этой революции, грамотно и мудро пережившим все ее "правые" и "левые" уклоны. Она сумела и сохранить отношения с партийным руководством, и завязать отношения с "ветеранами" того первого всплеска - Гончаровой, Ларионовым, Делекторской.
Благодаря Антоновой их произведения вернулись в Россию и питали, казалось, гаснувший огонек эстетической революции в так называемые застойные годы.
Несмотря на политический застой, те десятилетия снова стали временем тихой духовной революции: достаточно вспомнить, как люди ждали каждую новую выставку, как лелеяли каждое свежее слово в театре.
Повторится не раз
Духовный сон и застой придут как раз в 1990-е и 2000-е годы: как и в начале XX века, политический переворот не совпал по времени с эстетическим. Истерия вокруг выставок Пикассо и Гуттузо в 1960-х и 1970-х стала сигналом: европейская Россия жива.
Наша страна, как всегда, обманывала ожидания и оптимистов, и пессимистов: всякий раз, когда во всем мире уже хоронили русскую эстетствующую интеллигенцию, она вдруг оживала. А когда поздравляли - умирала.
Так было в начале XX века, та же история повторилась 50 лет спустя. И, даст Бог, повторится еще не раз.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
